Я, Юлия Максимовна Первых, родилась в 1935 году в Донецке. В 1941 г., когда началась война, мне не исполнилось и шести лет, а моему братику не было года.

Казалось бы, что может помнить пятилетний ребёнок? Но многое я не только не забыла, я, как, наяву вижу ужасы тех лет.

Вот мы с группой людей уходим из Донецка, в который вот-вот вступят фашисты. У мамы за плечами вещмешок, на руках мой братик, а я иду за ней, привязанная к руке бечёвкой, чтобы не потерялась. Наступающие немцы нас обогнали, при малейшей опасности мы прятались в зарослях кукурузы, подсолнечника, старались идти по ночам. Питались той же кукурузой, созревающей пшеницей.

Женщины приспособились варить зерно в железных коробках из-под патронов на кострах ночью. До Волновахи шли большой группой, а потом стали расходиться по деревням, где у кого были родственники.

Мы шли к бабушке в с. Златоустовку.

Вдруг видим, бежит женщина, кричит: «Ужас, ужас, не ходите дальше! Прячьтесь, прячьтесь!»

Все залегли в зарослях. Бечёвка в этот раз как-то развязалась. Ребёнок я, наверное, была бедовый, потихоньку вместе с мальчиками мы поползли «смотреть ужас». Мы не понимали слова ужас, и очень хотелось знать, что это такое.

Что мы увидели! На краю недавно выкопанного котлована стояли сотни совершенно голых людей, некоторые держали на руках грудничков, возле некоторых женщин стояли девочки, мальчик приблизительно моего возраста, кто помладше, кто постарше. Раздалась команда – застрочил пулемёт. Люди падали в яму. Наверное, среди них были живые, только раненые. Мы лежали в зарослях и боялись шевелиться.

Расстреляв всех, каратели засыпали котлован землёй и разошлись. Только после этого мы поползли к родителям.

Пришли в Златоустовку. Бабушка рассказывает: «Собака у меня злючая. А тут смотрю – хватает меня за подол тянет к своей будке, я её отгоняю, а она не отстаёт. Ну, думаю, посмотрю. А там грудничок в одной распашонке, ручками машет, ногами сучит».

Бабушка принесла его домой, он жил с нами. Наверное, когда гнали на расстрел колонну, мать сумела незаметно положить в бурьян ребёнка, а собака притащила его в будку – «зверь злючий, а добрее фашистов, говорила бабушка.

Златоустовку вначале заняли немцы. Нас из дома выгнали, мы жили в сарае. Потом пришли румыны.

Один из тех, кто жил в нашем доме, иногда брал меня на руки, ласкал, показывал бабушке, маме фото своей семьи: жены и дочки моего возраста, что-то говорил, плакал.

Зачем же было покоряться фашистам и вместе с ними «нести ужас по земле».

Как только Донецк освободили, мы двинулись домой. Теперь не пешком, на попутных военных машинах, подводах.

Наш дом был на окраине, его не разбомбили, а те, кто лишился жилья, жили в бараках. Мама стала работать на заводе медсестрой, я пошла в школу.

Донецк возрождался на глазах. Мама говорила, что он стал гораздо краше, чем был. Действительно, к 60-м годам наш шахтёрский город поражал широтой зелёных бульваров, красотой парков.

После школы я поступила в техникум, а после его окончания работала на заводе по специальности, потом в военкомате, а затем проводником в туристском поезде. Мы были во всех республиках, от Прибалтики до Средней Азии. Везде нас встречали радушно, никто никому не мешал, с большим интересом и уважением относились к культуре и обычаям всех народов.

В Донецке я вышла замуж за шахтёра. Опасная профессия. Муж трагически погиб во время аварии на шахте. Я работала, растила сына. Он окончил школу, потом военное училище. Началась его офицерская жизнь. Он забрал меня с собой. Покинула я Донецк ещё во времена Советского Союза, там осталась родня. Одна из родственниц живёт у самого аэропорта.

Ужас вернулся в Донецк, обстрелы, бомбёжки, развалины, раненые, убитые. Неужели это никогда не кончится? Какой спокойной и счастливой жизнью мы жили в Советском Союзе.

Как я хочу, чтобы перестали, наконец, терзать мой родной Донецк.