Сегодня на мою почту прилетела «чёрная метка»: «Чтоб вам и вашим детям гореть в аду!» И подпись: «Хохол». Каюсь, ответил: «Це тобi горiти, бандера!» По мгновенной реакции понял, что попал в точку. Потому что в ответ посыпались отборные матюки, среди которых затесалось скромное «татаро-монгол проклятый».
Причём всё это – на русском языке. Хотя чему тут удивляться? Мой дед – колхозный конюх – рассказывал, что немцы-колонисты, с екатерининских времён жившие в его родном селе Нейково на Одесщине, тоже ругались исключительно по-русски. Подспудное желание унизить простодушных москалей, пустивших их на свою землю. Впрочем, у моего хулителя желание это было очень даже явным. Да и не о нём речь. В «спам» его – и вся недолга! Честно говоря, даже лестно, что мои суждения о современном украинском фашизме кому-то в «нэзалэжной» так не по нутру!
Я, родившийся и двенадцать лет проживший на Украине, знающий вполне сносно разговорный украинский язык, задумался вдруг: а когда впервые услышал то слово, которым подписался автор «чёрной метки»? Кажется, что знал его всегда. Но чтоб вот так с акцентированной гордостью… Хохол! И вдруг осенило. Дядя Володя Мудрый! Отцовский сослуживец, такой же старшина-сверхсрочник с розовым плутоватым лицом, в гимнастёрке с вечными пятнами жира. А как им не появиться? Много раз мы, малышня, обитатели «финского» посёлка, где жили семьи сверхсрочников, наблюдали, разинув рты, за обеденным священнодействием дяди Володи. Прикатив на велосипеде со службы, он цеплял длинной двузубой вилкой солидный шмат сала (не солёного – свежего!) и на минуту опускал его в кастрюлю с кипящей водой, которую заблаговременно ставила во дворе на огонь его юркая супруга тётя Маруся.
А потом было самое главное – то, ради чего бросала свои игры поселковая детвора. Дядя Володя, как пылесос, с чавканьем и чмоканьем всасывал в себя дрожащее, как желе, исходящее паром сало. Жир тёк по его тройному подбородку и шее, подбираясь к воротнику расстёгнутой гимнастёрки. Мудрый, не замечая ничего, сладостно мычал. Хотя нет – именно присутствие раскрывшей рты голоногой публики подвигало его на финальную реплику: «Оцэ кыка! Оцэ я хохол!»
Однако дядя Володя отличался не только диковинным талантом пожирать «кыку», но и умением «жить». Именно этим словом шпыняли и пилили простодырых мужей соседки четы Мудрых. И правда, у кого ещё в посёлке зимой на веранде не переводились бараньи туши, а холодильник был забит маслом и разносортной пахучей домашней колбасой? У кого из сверхсрочников, королей велосипедов и мопедов, первым появился «Москвич»? Правильно, у умеющего «жить» дяди Володи! Рецепт успеха был прост. Тётя Маруся, работавшая на свеклопункте, центнерами привозила домой сахарную свёклу, потом домашним способом гнала из неё «первач». В окрестностях военного аэродрома «Вознесенск», где служили наши отцы, было множество «точек», на которых автономно обитали солдаты. Ну почему бы им, молодым и сильным, кроме боевой и политической подготовки, не размяться и не накосить отборной травки в запретной зоне «точки»? Оплата – ядрёным самогоном! А травку эту, ставшую сеном в смётанных стожках, дядя Володя поставлял справным сельчанам за натуру и за деньги. Рыночные отношения в стране развитого социализма!
А вот ещё один способ быстро заработать. Абрикосы и алыча в местных лесопосадках дармовые, собирай – не хочу! Вот и собирали её Мудрые и везли за тридевять земель, куда-то за Архангельск и Мурманск, где с фруктами в ту пору было не очень. Дядя Володя умел извлекать выгоду из всего, к чему прикасался. Вот, к примеру, собрался мой отец в отпуск в Астрахань, а Мудрый тут как тут: «Мыкола, я с тобой! Хочу рыбки поисты!» И бутылку первача – на стол! Ну, как тут откажешь…
Ни копеечки дядя Володя в этом путешествии не потратил. Билеты на поезд для военных отпускников были дармовые, а хлебосольная астраханская родня встречала нас, как полагается, щедро накрытыми столами. Так что напотчевался Мудрый от пуза и знаменитыми бабыклавиными пирогами с белугой, вязигой и ежевикой, и астраханскими пельменями из осетрины, и тройной рыбацкой ухой, и сазаном с пшённой кашей, и балыками, и жарёхой из многоразличной волжской рыбы. Да и чёрной икрой угощали хозяева. Дороговата, она, правда, была – целых два рубля за трёхлитровую банку! – но для гостей ничего не жалко! Дяде Володе, однако, деликатес не понравился. Морщась проглотив ложку-другую отборной – зерно к зерну – закуски, он вздыхал: «Кыки нэма!»
Многочисленным астраханским родственникам нежданный гость понравился: компанейский, общительный, готовый терпеливо выслушать хмельные откровения норовящего открыть душу нараспашку сотрапезника. А уж как пел дядя Володя! Когда он своим сладким тенором выводил: «На городи вэ-э-рба рясна…», застолье, до этого не очень складно, зато очень громко горланившее «Виновата ли я» или «Хасбулат удалой», смущённо умолкало, внимая мастерским руладам гостя. Ему надарили несколько чувалов вяленой и копчёной воблы, да и не понравившейся икорки он прихватил. Отец, конечно, тоже без дарёной рыбки не остался. Но уже через неделю после возвращения домой раздарил её друзьям и знакомым. А тётя Маруся долго ещё потом торговала воблой у сельской пивной…
Вы спросите: а как же служба? Ведь не где-нибудь – в кадрах Советской Армии он состоял! А вот это и была его служба, синекура, средство, дающее возможность «жить». Жить, пригребая «до сэ’бэ» всё, до чего дотягиваются руки. А служили Родине за него другие, простодушные и честные, не умеющие на ней «жить», но готовые за неё умереть. «Я – хохол» и «общий котёл» хорошо рифмуются! Но рано или поздно котёл этот опустеет, если вокруг него всё больше страстных любителей «кыки» и всё меньше тех, кто, не скупясь, кладёт туда всё, что имеет. Вот так и подмели до крошки всё из общего котла под названием Советский Союз, а потом и сам он лопнул, оставленный без присмотра на огне…
Кто знает, может, этот безбашенный «хохол», приславший мне чёрную бандеровскую метку – внук дяди Володи Мудрого? Впрочем, почему «может»? Он и есть его прямой потомок. Если не по крови, то по духу.
