Мнение неискушённого зрителя
Есть в Астрахани творческое объединение молодых поэтов «Скверный Пушкин». Называют они себя так не потому, что считают Пушкина плохим или любят сквернословить. Просто читают ребята стихи (свои и чужие) в скверах нашего города, в том числе в сквере Александра Сергеевича.
А вот постановку «Повестей Белкина» известным московским режиссёром Сергеем Яшиным на сцене Астраханского театра юного зрителя можно смело назвать «Кислотный Пушкин». На молодёжном сленге слово «кислотный» означает ну что-то вроде находящийся под воздействием галлюциногенов, наркоманский. Вот такой и получился спектакль. Тот, кто пошёл на него, рассчитывая увидеть классическую постановку, явно не угадал. А уж какой компот останется в головах многочисленных школьников, пришедших вместе со своими классными смотреть «Повести Белкина», можно только гадать.
Пушкинские «Повести Белкина» отличают, с одной стороны, простота изложения и неторопливость повествования, с другой – в них поднимаются самые разные и довольно серьёзные темы: любовь, честь и достоинство, положение в обществе, социальное неравенство. Не уделив внимания ни романтическому «Выстрелу», ни готическому «Гробовщику», создатель спектакля оставил для сцены три сентиментальных повести, объединённых темой любви: «Метель», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка». И несмотря на то, что лишь последняя как-то располагает к комедийной постановке, спектакль прямо-таки заставляет зрителя смеяться даже там, где это совсем не уместно – например, в грустной истории про Самсона Вырина, потерявшего любимую дочь Дуню.
Наполнив весь спектакль песнями и танцами (местами неплохими), режиссёр превратил его в водевиль. И если его расценивать именно в таком качестве, то скажем честно - водевиль удался. Спектакль смотреть совсем не скучно, желания встать и уйти не возникает (это уже плюс), и настроение он создаёт хорошее. Да и публика приняла премьеру если не с восторгом, то с одобрением.
Только вот имеет ли спектакль Яшина прямое отношение к Пушкину и его произведениям? Вроде бы, однозначно да! Ведь содержание трёх повестей воспроизводится практически детально. Но атмосфера, мягко говоря, совсем не пушкинская. Актёры суетятся и дёргаются, как будто бы находясь под кайфом. С первых же минут удивляешься, а зачем они все так громко кричат, когда можно сказать то же самое спокойным тоном и чётко поставленным голосом? И кто-то несправедливо списывает это на актёрский непрофессионализм. Не умеют, мол, они так. Но ко второму действию, будучи уже пронизан всей увиденной и услышанной «кислотой», понимаешь: актёры чётко выполняют поставленную перед ними режиссёром задачу. При этом «колбасит» их не по-детски.
Гусарский полковник Бурмин, тот самый, что обвенчался в метель с растерявшейся Марьей Гавриловной, играет которого не вполне подходящий для этой роли Евгений Пшеничный, признаваясь молодой барышне в своих чувствах, начинает петь и для этого вскакивает зачем-то с ногами на скамейку. Ну вроде как гусары - народ лихой, им бы всё похулиганить. Хотя актёр на хулигана вовсе не похож, да и на гусара двадцатишестилетнего, по правде сказать, тоже. Это вроде бы мелочи, но из них в конечном счёте и складывается спектакль. Елена Перова в роли Марьи Гавриловны смотрится куда естественней. Ну если не принимать в расчёт присущий всем занятым в спектакле актёрам «расколбас». Да простят меня читатели за используемую лексику, но очень трудно передать словами нервозность и какую-то развязность (отвязность) игры актёров. Вроде бы стараются рассмешить, но смешат лишь нелепостью своих потуг.
Помните, как заканчивается «Метель»? «Бурмин побледнел… и бросился к её ногам...» Это завершение, финал, точка. Причём сформулированная так чётко и ёмко, что никаких других слов не надо. Эта авторская фраза из тех, что запоминаются на всю жизнь и входят в историю литературы. Как шолоховское «черное солнце» или «В полдень она умерла». Но, боже ты мой, зачем было повторять это трижды! Сначала от лица автора, потом героя. А после рассказа о взаимоотношениях Марьи Гавриловны с поручиком Владимиром Николаевичем, венчание с которым сорвалось из-за метели, он «побледнел…» опять. Да чтоб тебя!
Трижды повторяются и другие фразы из текста. Например, про дочь станционного смотрителя Дуню, которая, согласившись покинуть родной дом в компании заезжего гусара Минского, хоть всю дорогу и плакала, но, казалось, «ехала по своей охоте». «Я ехала по своей охоте!» - дважды кричит Дуня уже после слов автора (для непонятливых), нарезая на сцене один круг за другим. Круговое движение – изюминка спектакля. Кружатся все – и главные герои, и массовка, и главные герои, ставшие массовкой. Хотя жизнь человеческая - это и есть такой большой круговорот: от чего уходишь, к тому же потом и возвращаешься.
Если в «Метели» и особенно «Станционном смотрителе» что-то (само содержание повестей и заложенный в них смысл) ещё сдерживало режиссёра, то в «Барышне-крестьянке» он пошёл в отрыв. Песни-пляски выливаются как из рога изобилия. Авторский текст иллюстрируется самым неожиданным образом. «Прекрасная легавая собака залаяла на неё» - выбегает крупного телосложения актёр и громко лает: «Гав-гав!» Правда, не на Лизу, а в сторону зрителей: зацените, мол. «Иван Петрович Берестов выехал прогуляться верхом, на всякий случай взяв с собой пары три борзых…» Три пары замечено не было. Но зато три девицы изображали борзых довольно виртуозно. А вот «Григорий Иванович Муромский, соблазнясь хорошею погодой, велел оседлать куцую свою кобылку…» - и человек-кобылка тут как тут. Ну, в конце концов, это же ТЮЗ, привычное дело для актёров изображать животных. Недолюбливающие друг друга помещики демонстрируют свои недружественные намерения движениями, имитирующими бокс и всякую там джиу-джитсу, почти как Нео с Морфеусом в «Матрице». Алексей падает навзничь, увидев в доме Муромских закамуфлированную Лизу и не узнав в ней свою любимую Акулину. Лизу же чувства, видимо, переполняют так, что заставляют совершать время от времени какие-то колебательные движения, что вызывает сомнения в её адекватности. А вживаясь в роль молодой крестьянской девушки, она зачем-то шамкает, как беззубая старуха.
Авторская фраза: «Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку» после всего увиденного звучит почти как издёвка. Уж всё, что можно было показать, показали. И что нельзя – тоже.
Неоднозначное впечатление оставляют «Повести Белкина». С одной стороны, после задорной и наиболее удачной из трёх историй «Барышни-крестьянки» как-то забываешь всё то, что вызывало недоумение в первом действии. Но вскоре так же легко забываешь и весь спектакль. Не откладывается как-то ничего в душе, не запоминается. Кроме бесподобного человека-собаки, конечно.
«Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво», - доносится до нас голос Пушкина.
Вот с суетой здесь явный перебор. Смысл от этого, может быть, и не теряется, но атмосфера пушкинская как-то рассеивается.
