В общежитии МГУ к нам в комнату подселили новую соседку. Молодая женщина Галина оказалась аспиранткой, училась на факультете иностранных языков, приехала на очередную сессию и защиту научной работы. Галина специализировалась на немецком языке, хорошо знала немецкую литературу, читала и переводила без словаря.

Мы обменивались впечатлениями о Москве, о празднике Великой Победы, о студенческих буднях, о жизни в общежитии.

Вспомнили забавный случай. К экзамену нам задали перевод статей из немецких газет. Объём приличный. Мы немецкий, конечно, учили в школе, но… Мой однокурсник, земляк-астраханец, шутил: «Я по-немецки только «хенде хох» знаю, больше ничего!»

На нашем этаже поселились студенты из дружественной ГДР. Услышав в коридоре немецкую речь, я подговорила однокурсника поднакомиться с ними и попросить помочь с переводом. Тот подошёл к ним с газетой. Кое как объяснились. Немцы выразили готовность: «Я, я, давай, давай!» Прочитали газету и, заглядывая в разговорник, произнесли: «Гут, гут, всё понятно, но как это по-русски сказать?» Они оказались первокурсниками и пока ещё плохо говорили по-русски. Мы же по-немецки не говорили никак. Так и пришлось долго и упорно переводить с помощью словарей. Но перевели, и экзамен сдали!

Галина рассказала историю своего пребывания в ГДР. Это было в конце 1970-х. Она попала туда по программе обмена студентами. Чтобы практиканты успешно осваивали разговорный язык, наших на время обучения поселяли в немецких семьях, а их — в русских. Так Галина оказалась в Восточном Берлине.

Хозяйку дома звали фрау Ирма.

На Галину сразу же произвёл впечатление немецкий порядок. А также уклад жизни, где всё было чётко выверенным, определённым и устоявшимся.

— Обеспеченная семья, живёт в большом, просторном и красивом доме. Отец работает, мать — домохозяйка, — рассказывала Галина. — В доме чистота и уют. Дети — послушные, никогда не спорят со взрослыми. Вечером, в положенное время отправляются в свои комнаты, аккуратно вешают одежду на стульчики и ложатся спать. Я удивлялась: надо же, никаких «ну, мам, я ещё поиграю» и тому подобное. Чёткий распорядок дня, завтрак, обед и ужин в определённые часы.

Справедливости ради, надо сказать, что фрау Ирма была именно домохозяйкой, она знала свои обязанности и занималась только домом, хозяйством и детьми. Типичная немецкая фрау, смысл жизни которой «киндер, кюхен, кирхе» — дети, кухня, церковь.

Мне многое тогда у них понравилось. И дисциплина, и порядок, и расчётливость в ведении домашнего хозяйства. На кухне и в кладовой у фрау Ирмы не пропадало ни крошки. Она не покупала и не готовила лишнего, — всё было расчитано по порциям. Я вспоминала свою тётушку. В Москве у меня живёт тётя — добрейшая, гостеприимная женщина. Она часто что-нибудь выбрасывает: то редиска в холодильнике завяла, то хлеб заплесневел. У немки такого не будет!

Фрау Ирма с гордостью показывала свой дом. Ковры, красивая мебель, картины. Я обратила внимание на большую коллекцию фарфора. По всей видимости, это был старинный фарфор: посуда, статуэтки, куклы. Долго не решалась расспросить об этой коллекции, что-то меня удерживало. Потом всё же спросила:

— Какой у вас красивый фарфор! Это фамильный?

— Нет, — с гордостью ответила фрау Ирма. — Это фарфор из России! Майн фатер (мой папа) воевал во время второй мировой войны, он был в России. И присылал оттуда домой посылки. Папа умел так хорошо упаковывать, что ни одна вещь не разбилась! А ведь фарфор такой тонкий, хрупкий! Он и продукты присылал: сало, яйца! Каждое яйцо заворачивал в папиросную бумагу, перекладывал соломой и упаковывал в ящик. Всё доходило в сохранности!

— Рассказала она мне про этот фарфор и яйца, и мне так обидно стало, — продолжала Галина свой рассказ. — У нас в войну люди, дети от голода умирали, а её фатер яйца с салом в Германию отправлял! И русским фарфором разжился! Видела я его — приходил в гости. Холёный такой, толстенький старичок-бодрячок.

Обидно было до глубины души, до слёз! За деда, который на фронте погиб, за бабушку, которая оккупацию пережила, за родителей и их полуголодное детство. У нас в роду живёт эта боль! А ей, немке, даже в голову не пришло, что мне, русской, может быть больно от её рассказа!

Я ничего на это не ответила. Не стала рассказывать о том, как мои родные пережили войну, разруху, голод и всё то, что принесли их фатеры. Во-первых, она бы всё равно этого не поняла и не почувствовала. А во-вторых, я перед отъездом столько инструкций получила, — понятно, откуда, да? В полемику не вступать, не спорить, лишнего не говорить, сохранять дружественные отношения. Вот так…

Не смогла я дальше жить в этой семье. Мне казалось, что я сейчас общаюсь с ними, улыбаюсь, обедаю за одним столом, — и предаю своих родных, их память. Возможно, что это неправильно. Наверное, неправильно… Но не смогла я там больше находиться, я уехала. Фрау Ирма недоумевала: почему, ведь до окончания контракта ещё далеко? Эта фарфоровая кукла ничего не поняла.

Кстати, я её так и прозвала тогда: «фарфоровая фрау»…