Сергей Коротков больше тридцати лет работает учителем иностранных языков в школе села Замьяны Енотаевского района. Пишет прозу и стихи, является активным участником литературного объединения «Енотаевские родники», работающего при Енотаевской районной библиотеке, которым руководит председатель Астраханского регионального отделения Союза писателей России Юрий Щербаков.

«Война не окончена, пока не похоронен её последний солдат»

А.В.СУВОРОВ

Молодой тополёк рос близко к кромке высокого волжского яра. Рядом с ним стояли ещё несколько его собратьев. Год за годом ствол деревца становился толще, крона гуще. Жизнь была бесконечна. Но в один год всё изменилось. В небе появились огромные птицы, которые не махали крыльями, но летели очень высоко. Они сбросили на город, рядом с которым рос тополь, много больших тяжёлых капель. От их падения город сильно дрожал и потом начал гореть. Чёрный дым закрыл небо. Копоть и сажа покрыли землю, траву и листья деревьев. Появились какие- то люди в железных касках, с оружием в руках. Рядом с деревом, безжалостно обрубая корни, они выкопали неглубокую узкую яму и затихли.

А потом началось что-то страшное и непонятное. Двое в касках, которые сидели в яме, начали стрелять, кричать, что-то бросать подальше от себя, отчего земля вздрагивала, а с веток срывало листья. В дерево стали с негромким шлепком впиваться горячие жуки. Они ударяли в ствол и замирали там. Один их тех двоих, что сидели в яме, встал за ствол деревца и стрелял стоя. Тополь не имел рук и не мог стрелять, но он своим телом-стволом, как умел, защищал его, принимая в себя горячих жуков, как и тот защищал землю, в которой были корни молодого дерева.

Внизу в яме была суета: подбегали ещё люди, убегали, стреляли, падали и не вставали. Кончилось всё сразу. Прямо в яму чёрным жуком влетела тяжёлая болванка, ухнула, превратилась в куст огня, дыма, песка и каких-то рваных кусков. На тополе осталось лишь несколько веток без листьев, большие куски коры были сорваны взрывом, оголив жёлтую древесину. В яме осталась лежать чудом уцелевшая солдатская каска, демонстрируя небу своё беззащитное нутро.

Прошла осень. Наступила зима. Мимо израненного дерева прошла на восток бесконечная вереница молчаливых людей без оружия, которых вели другие люди с оружием. Гул боёв затих где-то далеко на западе. Тишина. После растаявшего снега и весенних дождей в каске стояла вода. В этом круглом зеркальце воды отражались те несколько веточек, которые уцелели после боя. На них сначала появились длинные коготки липких почек, потом листья. Время брало своё. Природа лечила раны, и в весенней воде в каске с каждым годом отражалось всё больше новых веток. Ствол затянуло новой корой. Жуки, сидящие в стволе, не беспокоили. Дерево жило.

Но вот пришло время, когда каска совсем проржавела и перестала держать воду. Пришло время и дереву покинуть свой пост на берегу. Во время грозы молния, разорвав небо, ударила в вершину, расщепила ствол и подожгла крону. Сгореть совсем дереву не дал ливень. А закончила дело река. Мощное течение подмыло берег, корни не выдержали веса, и дерево рухнуло в воду. Оно качнулось с боку на бок, улеглось поудобнее в воде и поплыло вниз по реке. Об яры и печины обламывались оставшиеся ветки, корни, и сползала кора. От большого дерева остался кусок ствола длиною в человеческий рост, который вместе с мусором плыл к морю.

…У Колюни отпуск. Отпуск, правда, деревенский. Экскаватор его стоит на заднем дворе. Ну не доверяет он сторожу в колхозном гараже. Колюню и председатель уже пилил, а он бубнит своё, что «дома целее будет». Отстали. Колюня, несмотря на имя-прозвище, вовсе не ребёнок. А молодой мужик с сильными руками и детскими глазами. Вообще-то его зовут Николай, по фамилии Князькин, но смолоду к нему прилепилось ласковое Колюня. Так уж бывает у нас – прозовут в детстве Вовиком, Мишаней или вот Колюней, и живёт человек с этим всю жизнь. И сам привыкает, и люди вокруг.

Друзья – одноклассники поразъехались по питерам и москвам, стали Иванами Васильевичами и Юриями Петровичами. Колюня остался Колюней. На митинги и праздники майские он не ходил. «Кончилось всё. Чего суетиться?» Сосед, молодой учитель, горячо убеждал его в том, «как важно помнить о войне для воспитания молодого поколения».

– Вы что, Николай, в школе не учились, про войну не читали?

В конце концов отстал, и занёс его мысленно в список людей малоразвитых и в воспитательном процессе бесполезных. Была в Колюне чудинка – сделает что- нибудь, не плохое, но непонятно- хорошее, до чего другие не додумаются, и молчит. Понимай его, как хочешь! Молчит, и всё! Колюня – человек хозяйственный. Жена Надежда ворчит часто:

– И куда нам столько дров? На всю жизнь, что ли, готовишь?

Сама при этом топит баню и о дровах не думает. Вот сейчас он идёт на берег Волги. Вода после половодья спала. Июнь кончается. С месяц назад он поймал багром на мелководье толстый ствол без веток и коры, привязал верёвочкой к торчащему из воды кусту, чтобы течение не унесло. Теперь куст и ствол дерева на берегу. Вместе они напоминают издалека привязанного телёнка. Дерево тяжёлое. Нужен трактор. От берега до дома –два шага. Мощный трактор деревом, как плугом, чертит по земле полосы. За задним двором Колюня останавливает его, отвязывает трос и идёт домой за пилой.

Пила новая, импортная. С мягким у рчанием п олотно в ходит в сырую мякоть дерева, струёй сыплются опилки. Но вот зубья пилы задевают за что-то жёсткое. Вместе с опилками летят красные искры. Колюня заглушил пилу. На зубьях были видны вмятинки. Ломом перевернул ствол на другую сторону. Снова завёл пилу и сделал ещё один запил. Опять искры. Но кругляк от бревна отвалился. В толще древесины были видны почерневшие, с зеленцой, жуки. Ключом-отвёрткой он выковырял трёх жуков. Жуки оказались ружейными пулями.

– Вот эта остренькая – наша, от трёхлинейки, а те две немецкие, – раздался из-за спины голос Колюниного соседа-тёзки Николая Петровича, любившего поговорить. – Ты смотри! Это прямо, как у меня. Тоже три пули было. Я их ещё с госпиталя хорошо запомнил. Я же чуть без ноги не остался. Да, было со мной такое. Светлая память и царствие небесное начальнику госпиталя Степану Афанасьевичу. – Николай Петрович вздохнул и перекрестился. – Молодой-то хирург сразу сказал: «Ампутировать»! А Степан Афанасьевич не велел. Он меня на стол, и сам операцию делал. Очнулся я после наркоза-то. Муторно. Как чумной весь, а сам на простыню смотрю. Две под ней ноги или одна? Вижу, две. Одна только от бинтов вдвое толще. Ну, думаю, главное – целая! А Степан Афанасьевич, когда обход делал, ко мне подошёл серьёзный такой и мне в руку пульки-то и положил. Это уж мне потом сосед по палате, лейтенантик молоденький, объяснил, что две пульки немецкие, а одна наша. Только про нашу говорить не советовал. Дольше, сказал, проживу. В то время всякое бывало.

Колюня стоял рядом с отпиленным куском, курил и внимательно слушал старика.

– Я же ведь воевал-то мало. Эшелоном нас под Сталинград бросили. Сразу в бой. Особо не рассусоливали. Охнуть не успел, в госпитале оказался, – говорил, присаживаясь на бревно, Николай Петрович. Потом он похлопал по нему широкой ладонью с узловатыми пальцами.

– Значит, дерево-то тоже воевало. Солдат-дерево, значит.

Колюня посмотрел на дерево, на старика. Положил пули в карман брюк и пошёл к экскаватору.

– Ты куда, Колюня? – крикнул вслед Николай Петрович. – Посидим давай. Поговорим.

Но тот молча подошёл к экскаватору, поднялся в кабину, завёл мотор, не торопясь, подъехал лежащему дереву. Ковшом выкопал рядом с деревом траншею и столкнул его туда. Спустился из кабины, достал из кармана пули и тоже бросил их в яму. Потом снова забрался в трактор, аккуратно заровнял поверхность. Николай Петрович оторопело смотрел на действия Колюни.

– Ты что, сдурел? Кто так делает? Ты что, же ...похоронил, значит? – пробормотал он отгадку странных Колюниных действий. – Вон, значит, ты как! Ну, ты, Николай Михалыч, даёшь!

Так Николай Петрович впервые назвал Колюню полным именем. А тот заглушил мотор, сидел в тракторе, курил и молчал. Потом выбрался из кабины и так же молча ушёл домой.