В школьные годы, когда я начал «пописывать», в том числе публи­коваться в газетах, мой приятель детства Коля Полосухин тоже было последовал моему примеру, кое-что в прозе написал и напечатал в рай­онной газете под псевдонимом «Н. Базаров». Потом забросил это дело, другая стезя его увлекла. Однако иной раз и ныне кое-что пишет мему­арного плана. Например, написал он о ветеране С. Г. Кроле. Кстати, Кроль и моя семья жили в одном доме, но в разных подъездах. Заведовал он кабинетом партийного просвещения на рыбокомбинате. Мама как-то «по секрету» сказала мне, что в свое вре­мя был он репрессирован, сидел в лагерях. Приведу полностью рассказ Николая Полосухина:

***

«В один из приездов в Оранжерейное случилось мне заболеть довольно сильно – простудился в поезде. Три дня пытался лечиться домашними средствами, но без­успешно.

Ольга Федоровна, наш милейший док­тор, моментально установила диагноз: жесточайшая пневмония – и я был госпи­тализирован без разговоров. Интенсивная терапия в течение недели поставила меня на ноги, и я вышел из палаты в больничный садик.

- Здравствуйте, Николай Николаевич! – поприветствовал меня одиноко сидевший на скамейке почтенного вида седой человек в очках. – Как Вы себя чувствуете? Присажи­вайтесь.

Редкая для этих мест форма обращения старшего по возрасту к младшему заста­вила меня с преувеличенным вниманием всмотреться в его лицо и – о, Боже мой! Это же Кроль! Человек необыкновенного ума, таланта и знаний воистину энциклопеди­ческих! Много лет на афишной доске клуба с привычным для всех постоянством поме­щалось объявление: «Лекция о междуна­родном положении. Читает С. Г. Кроль. Вход свободный».

Редкое умение собирать по крупицам нужный материал к избранной теме, выстра­ивать его по законам драматургии и оратор­ского искусства, и вдохновенно, на хорошем безукоризненном русском языке рассказы­вать слушателям все так ясно и просто, что сидящие в зале люди, в массе своей не шиб­ко грамотные, понимали и усваивали все до единого слова.

Его выступления заставляли ощущать себя частицей истории, все они были прони­заны глубоким патриотизмом, и над каждым из них смело можно было ставить эпиграф: «Радуюсь я – это мой труд вливается в труд моей республики!»

Подростком четырнадцати лет я впер­вые услышал, как Сергей Георгиевич читал лекцию об успешном освоении залежей бокситов советской горнорудной промыш­ленностью и был потрясен той картиной, которую разворачивал перед моим мыслен­ным взором докладчик.

Вместе с геологической партией я про­дирался сквозь таежные заросли в поисках алюминиевой руды, по приказу и под чут­ким руководством другой партии прокла­дывал дорогу к найденному месторожде­нию, строил гигантский металлургический комбинат, выплавлял «крылатый» металл и делал из него сконструированный мною же лучший в мире самолет ТУ-104, испытывал его, как летчик, а потом, с Юрием Алексее­вичем Гагариным на этом самолете летал за границу, прославляя нашу Родину.

Сила воздействия живого слова на фор­мирование моего мировоззрения была очевидна – после лекции из душного зри­тельного зала на улицу твердой поступью выходил еще один готовенький большевик.

- Спасибо! Чувствую себя получше. Ско­ро на выписку.

- Приумножайте Ваше здоровье всемерно! Это самое дорогое, со знанием дела говорю.

Побеседовали о том, о сем, и вдруг вопрос:

- Слышал я от медсестры, что Вам, любез­ный Николай Николаевич, доводилось из­учать средь прочих наук и театральное дело?

- Д-д-а, вроде того, – пробормотал я невнятно.

- Если в театральном процессе существу­ет «система Станиславского», то, очевидно, есть какие-то другие системы? Так в чем же их суть, в чем разница?

«Ничего себе, влип» – подумал я. Знаний моих в этом вопросе, достойных уровня со­беседника, явно не хватало. Конечно, я по­читывал тогда некоторые статьи в толстых журналах типа «Театр», не очень глубоко вникая в смысл споров широкообразованн­ных столичных театроведов и критиков. В их полемике в то время преобладали темы о «партийности в искусстве», о «методе дей­ственного анализа в работе актера над об­разом» и так далее, но воспринималось это все мною на уровне текста. В практической работе провинциального актера все это было малоприменимо.

Что же касается собственно «системы», то она весьма отдаленно, самым краешком, касалась моего понимания предмета. Но делать нечего! Пришлось мобилизовать все свои скудные познания, собрать их в горсточку и, чтоб не ударить в грязь лицом, пуститься во все тяжкие, разглагольствуя о том, что Станиславский призывал своих учеников тренировать себя на «легкую воз­будимость», запоминать свои внутренние ощущения в тех или иных жизненных ситу­ациях и с помощью эмоциональной памяти воспроизводить потом на сцене нужное психофизическое состояние в работе над ролью. Актерам в своей роли предлагалось каждое движение чувств как бы пропускать через себя, переживать все происходящее на сцене по-настоящему.

Приблизительно так я представлял себе то, что «по Станиславскому» носило название «Школа переживания». Предполагалось, что существует, как бы в противовес ей, «Шко­ла представления», последователи которой лишь только изображали внешний облик пер­сонажа, «рвущего в клочья страсти», оставаясь внутренне относительно спокойным, и дости­гали при этом потрясающего мастерства. В столичных околотеатральных кругах погова­ривали, что ярким приверженцем этой школы был Николай Олимпиевич Гриценко, безмер­но любимый публикой, которой и в голову не приходило анализировать, по какой школе он играет: все видели – это актер от Бога!..

Приблизительно так я пытался изложить мое понимание вопроса, но в моих теорети­ческих познаниях зияли явные пробелы, ис­кусством устного рассказа я тоже владел не очень, постоянно путаясь в деепричастных оборотах, и потому каждую минуту я вска­кивал перед своим собеседником, пытаясь что-то сыграть, отчаянно жестикулируя – то ли от нехватки слов, то ли для пущей образ­ности своего рассказа.

Наверное, со стороны это была забавная картина: в безлюдной больничной алее на одинокой садовой скамейке сидит солидный человек в полосатой пижаме, с газетой в руках, на голове которого носовой платочек с узелоч­ками на уголках, едва спасающий от августов­ского зноя, а перед ним скачет, ожесточенно жестикулируя, давно не бритый, долговязый тип противной наружности, с босых ног кото­рого постоянно соскакивают шлепанцы типа «ни шагу назад», явно польщенный вниманием своего единственного зрителя, и от того при­нимающий все более неестественные позы…

Завершился в тот день наш разговор тем, что я рассказал одну маленькую, может быть, глуповатую историю:

- А знаете ли, любезный Сергей Геор­гиевич? В моей небогатой биографии есть несколько мгновений, которые я мог бы назвать «звездными». Хотя это, конечно же, пустячки, но для меня они дороги, и одно из них связано с Вашим именем!

- И что же это за мгновение такое, еще и «звездное»?

И я рассказал, что в бытность мою перво­курсником в нашем учебном заведении был такой предмет с красивым названием «Об­ществоведение», который вела по совмести­тельству молодая, но строгая учительница по музлитературе, и был я вызван отвечать урок, конечно же, не подготовившись.

Надо сказать, что учеником тогда я был не самым прилежным, за месяц до этого по лености за что-то получил «неуд» и без сти­пендии прожил этот месяц не очень сытой студенческой жизнью. Вот и сейчас нетвер­до шагал к столу учителя, с ужасом пред­ставляя себе перспективу еще одного тако­го же месяца.

- Ну, что же делать? – в отчаянии думал я. – Эх! Был бы я такой же умный, как наш лек­тор Кроль!.. Стоп!..

Не знаю, каким ветром задул мне в тот час привет с моей малой Родины-матери, как умудрился я привязать к теме урока успехи алюминиевой промышленности и советско­го самолетостроения из лекции С. Г. Кроля трехлетней давности, но речь моя перед из­умленным классом была так же, как и у него, пронизана гражданским пафосом и патри­отизмом, с нужными смысловыми паузами, с выделением главного, и даже некоторые интонации автора мне вдруг припомнились, и я добросовестно копировал автора, играя, можно сказать, перед публикой роль лекто­ра, умудрившись часовую в оригинале лек­цию «оттарабанить» за несколько минут…

Под стук собственных каблуков воз­вращался на свое место, сопровождаемый изумленными взглядами однокурсников, в томительной паузе ожидающих вердикта учительницы…

- Ну, что же делать? Наверное – ПЯТЬ!

И я стал героем дня!

По закону парных случаев или просто по прихоти судьбы этот успех был повторен с еще более весомыми для меня последстви­ями. Через четыре года я был призван в Со­ветскую Армию для прохождения срочной службы, оказался в капустиноярских степях, на ракетном полигоне. Где-то на четвертом месяце службы, на очередных занятиях по политподготовке, возникла непредвиден­ная пауза по причине задержки майора-зам­полита. Целая рота сидела в бездействии, что было недопустимо с точки зрения Уста­ва!

Заметив нарастающее смятение старши­ны, переходящее в панику, я, вспомнив про­шлый триумф после успешного выступле­ния на идеологическом фронте, нескромно вызвался провести политинформацию. Здесь я был уже не робкий студент-перво­курсник, а уверенный в себе дипломирован­ный актер театра! И опять прозвучал кон­цертный номер под названием «Советское самолетостроение». В роли лектора Кроля – артист Николай Полосухин.

Оказалось, что вышеупомянутый зам­полит вместе с нашим командиром части сидели, не замеченные мною, в последнем ряду, в темном зале солдатского клуба. Тут же поставили вопрос о назначении меня на штатную должность клубного работника, проигнорировав просьбу начальника гар­низонного Дома офицеров о переводе меня в ансамбль «Солдатская дружба».

Ровно три дня замполит во мне что на­зывается, «души не чаял». И вдруг – резкая перемена в отношении ко мне: смотрит сквозь меня ледяным взглядом и в «упор не видит». И тут же последовал приказ об от­командировании рядового Н. Полосухина в Дом офицеров для дальнейшего прохожде­ния службы в ансамбле.

Как мне потом рассказали, причиной столь неожиданной и скоротечной мета­морфозы послужил один эпизод, когда ко­мандир части подполковник И. Липинский, отчитывая за что-то замполита, «в сердцах» сказал ему:

– Вот, даже солдат лучше тебя проводит политзанятия!

И это было еще одним подарком судьбы! Я стал артистом прославленного коллекти­ва – ансамбля песни и пляски «Солдатская дружба». Любимое детище начальника по­лигона, генерал-полковника В. И. Вознюка – светлая ему память!

По форме – самодеятельный, а по сути, высокопрофессиональный ансамбль, име­ющий в своем составе выпускников музы­кальных и прочих училищ искусств, собран­ных специально посылаемыми для этой цели офицерами. Руководителями подраз­делений разных жанров были гражданские специалисты очень высокой квалификации, им были предоставлены квартиры и высо­кие зарплаты.

Говоря об уровне нашего ансамбля, могу сказать только одно: далеко не каждому ар­тисту в его творческой биографии посчаст­ливилось выступать на сцене Кремлевско­го Дворца съездов, когда в зале в качестве зрителей присутствовало в полном составе Политбюро ЦК КПСС во главе с его Генераль­ным секретарем Л. И. Брежневым.

И можно смело сказать, что в этой це­почке случайностей, которая привела меня, как артиста, на сцену Кремлевского Дворца, первым звеном была лекция, услышанная когда-то мною в старом оранжерейненском клубе, автором которой был лектор по фа­милии Кроль! Низкий ему поклон!»

Геннадий РОСТОВСКИЙ ,
из книги «День минувший,
день сегодняшний»